![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
rotbar posting in ![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
ru_strugackieДолго вспоминал я, что-же мне напоминает сцена:
Мы поднялись на веранду и через распахнутые двери вступили в дом. В гостиной, где окна были плотно зашторены и светил только торшер возле дивана, сидел какой-то человек, задравши ногу на ногу, и рассматривал на свет торшера не то карту, не то ментосхему. Это был Комов.
– Здравствуйте, – сказал я, а Тойво поклонился молча.
– Что говорят врачи? – спросил я.
– Все то же. «Нежелание жить». От этого нет лекарств… Вернее, есть, но он не хочет их принимать. Ему стало неинтересно жить, вот в чем дело. Нам этого не понять… Все-таки ему за полтораста… А скажите, пожалуйста, Глумов, чем занимается ваш отец?
– Я его почти не вижу, – сказал Тойво. – Кажется, он гибридизатор сейчас. Кажется, на Яйле.
– А вы сами… – начал было Комов, но замолчал, потому что из глубины дома донесся слабый хрипловатый голос:
– Геннадий! Кто там у вас? Пусть заходят…
– Пошли, – сказал Комов вскакивая.
Окна в спальне были распахнуты настежь. Горбовский лежал на диване, укрытый до подмышек клетчатым пледом, и казался он невообразимо длинным, тощим и до слез жалким. Щеки у него ввалились, знаменитый туфлеобразный нос закостенел, запавшие глаза были печальны и тусклы. Они словно не хотели больше смотреть, но смотреть было надо, вот они и смотрели.
Тема комиссаров государственной безопасности вообще пользовалась у авторов популярностью: один дон Ребия чего стоит.
почему не Дзержинский и не Ягода чем товарищ Менжинский так впечатлил авторов- предлагаю открыть для обсуждения в комментах.
Вот какие еще тэги поставить- право слово не знаю.
Мы поднялись на веранду и через распахнутые двери вступили в дом. В гостиной, где окна были плотно зашторены и светил только торшер возле дивана, сидел какой-то человек, задравши ногу на ногу, и рассматривал на свет торшера не то карту, не то ментосхему. Это был Комов.
– Здравствуйте, – сказал я, а Тойво поклонился молча.
– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал Комов как бы нетерпеливо. – Проходите, садитесь. Он спит. Заснул. Этот треклятый Бадер его совершенно ухайдокал…
...
– Что говорят врачи? – спросил я.
– Все то же. «Нежелание жить». От этого нет лекарств… Вернее, есть, но он не хочет их принимать. Ему стало неинтересно жить, вот в чем дело. Нам этого не понять… Все-таки ему за полтораста… А скажите, пожалуйста, Глумов, чем занимается ваш отец?
– Я его почти не вижу, – сказал Тойво. – Кажется, он гибридизатор сейчас. Кажется, на Яйле.
– А вы сами… – начал было Комов, но замолчал, потому что из глубины дома донесся слабый хрипловатый голос:
– Геннадий! Кто там у вас? Пусть заходят…
– Пошли, – сказал Комов вскакивая.
Окна в спальне были распахнуты настежь. Горбовский лежал на диване, укрытый до подмышек клетчатым пледом, и казался он невообразимо длинным, тощим и до слез жалким. Щеки у него ввалились, знаменитый туфлеобразный нос закостенел, запавшие глаза были печальны и тусклы. Они словно не хотели больше смотреть, но смотреть было надо, вот они и смотрели.
И таки нашел!
В последние годы жизни глава ОГПУ тяжело болел и долгое время был прикован к постели, проводя коллегии на дому. Сохранились свидетельства о том, что он проводил собрания оперативников, покоясь на диване.Тема комиссаров государственной безопасности вообще пользовалась у авторов популярностью: один дон Ребия чего стоит.
Вот какие еще тэги поставить- право слово не знаю.